Неточные совпадения
Служа при строгом
барине,
Нес тяготу на совести
Невольного участника
Жестокостей его.
Давно ли народ твой игрушкой
служилПозорным страстям
господина?
Потомок татар, как коня, выводил
На рынок раба-славянина...
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни
барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит
служить молебствие,
Звонить в колокола!
Ну, дело все обладилось,
У
господина сильного
Везде рука; сын Власьевны
Вернулся, сдали Митрия,
Да, говорят, и Митрию
Нетяжело
служить,
Сам князь о нем заботится.
— Да, вот ты бы не впустил! Десять лет
служил да кроме милости ничего не видал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь! Так — то! Ты бы про себя помнил, как
барина обирать, да енотовые шубы таскать!
В то время как они говорили, толпа хлынула мимо них к обеденному столу. Они тоже подвинулись и услыхали громкий голос одного
господина, который с бокалом в руке говорил речь добровольцам. «
Послужить за веру, за человечество, за братьев наших, — всё возвышая голос, говорил
господин. — На великое дело благословляет вас матушка Москва. Живио!» громко и слезно заключил он.
Наконец толстый,
послуживши Богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским
барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет.
Когда приказчик говорил: «Хорошо бы,
барин, то и то сделать», — «Да, недурно», — отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще
служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером.
— Для чего я не
служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не
служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда
господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
Она знала, что есть на свете
господа, которые должны приказывать, и простой народ, который должен
служить, — а потому не гнушалась ни подобострастием, ни земными поклонами; но с подчиненными обходилась ласково и кротко, ни одного нищего не пропускала без подачки и никогда никого не осуждала, хотя и сплетничала подчас.
— Народ у нас смиренный, он сам бунтовать не любит, — внушительно сказал Козлов. — Это разные
господа, вроде инородца Щапова или казачьего потомка Данилы Мордовцева, облыжно приписывают русскому мужику пристрастие к «политическим движениям» и враждебность к государыне Москве. Это — сущая неправда, — наш народ казаки вовлекали в бунты. Казак Москву не терпит. Мазепа двадцать лет
служил Петру Великому, а все-таки изменил.
— Так точно, 27 лет его сиятельству Мекленбургу-Стрелицкому
служил, и другим
господам.
— Нет, нет, ты постой! — заговорил Обломов. — Я спрашиваю тебя: как ты мог так горько оскорбить
барина, которого ты ребенком носил на руках, которому век
служишь и который благодетельствует тебе?
Захар на всех других
господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел несколько свысока и
служил им, подавал чай и прочее с каким-то снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они пользуются, находясь у его
барина. Отказывал им грубовато: «Барин-де почивает», — говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
В истории знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge, [мой дядя, князь Серж (фр.).]
служил в то время и делал кампанию, он рассказывал часто о нем; помнила, что была Екатерина Вторая, еще революция, от которой бежал monsieur de Querney, [
господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то про Фридриха Великого — все это у меня путалось.
Впрочем, ты дело говоришь: двум
господам служить нельзя!
–…второстепенный, которому предназначено
послужить лишь материалом для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества. Ввиду этого, может быть и справедливого, своего вывода
господин Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского человека должна быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься руки и…
Я, может быть, лично и других идей, и захочу
служить человечеству, и буду, и, может быть, в десять раз больше буду, чем все проповедники; но только я хочу, чтобы с меня этого никто не смел требовать, заставлять меня, как
господина Крафта; моя полная свобода, если я даже и пальца не подыму.
— Покорно вас благодарю, — говорит Илья, пятясь к двери, как бегемот. — Мне что, я рад
служить хорошим
господам. Намедни кучер приходил от Панафидиных и все сманивал меня… И прибавка и насчет водки… Покорно вас благодарю.
А Иов, хваля
Господа,
служит не только ему, но
послужит и всему созданию его в роды и роды и во веки веков, ибо к тому и предназначен был.
Господин и госпожа Шульц и дочка их, семнадцатилетняя Лотхен, обедая с гостями, все вместе угощали и помогали кухарке
служить.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого
барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они
служили своему
господину.
У большинства помещиков было принято за правило не допускать браков между дворовыми людьми. Говорилось прямо: раз вышла девка замуж — она уж не слуга; ей впору детей родить, а не
господам служить. А иные к этому цинично прибавляли: на них, кобыл, и жеребцов не напасешься! С девки всегда спрашивалось больше, нежели с замужней женщины: и лишняя талька пряжи, и лишний вершок кружева, и т. д. Поэтому был прямой расчет, чтобы девичье целомудрие не нарушалось.
— А ты
господам хорошо
служи — вот и Богу этим
послужишь. Бог-то, ты думаешь, примет твою послугу, коли ты о
господах не радеешь?
— Увольте,
господа! — взывал он, — устал, мочи моей нет! Шутка сказать, осьмое трехлетие в предводителях
служу! Не гожусь я для нынешних кляузных дел. Все жил благородно, и вдруг теперь клуязничать начну!
Взял я эти деньги, думаю: завсегда я хорошим
господам служил, — надо и теперь
послужить.
Старый лакей, который
служил здесь еще во времена крепостного права, знающий привычки старого
барина, в известный час поставит перед ним столик с прибором и дымящейся серебряной миской и осторожно будит его, посматривая на часы...
Бесу
служите, маммону свою тешите, а господь-то и найдет, найдет и смирит.
Отдача каторжных в услужение частным лицам находится в полном противоречии со взглядом законодателя на наказание: это — не каторга, а крепостничество, так как каторжный
служит не государству, а лицу, которому нет никакого дела до исправительных целей или до идеи равномерности наказания; он — не ссыльнокаторжный, а раб, зависящий от воли
барина и его семьи, угождающий их прихотям, участвующий в кухонных дрязгах.
И ну-ну-ну, ну-ну-ну: по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. — Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только
барин доброй. Рад ему
служить. Вот устерсы теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся. — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи.
Действительно, все эти
господа красивы и глупы так, что о них вспоминать тошно: большею частию они или
служили, или желают
служить в военной службе, имеют наклонности к самодурству и очень любят, когда их считают образованными людьми.
Все эти;
господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть»
послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и написали для очистки совести. А я вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте
служить двум
господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или нет? Скажите правду.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается,
служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего
господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
— Ха-ха-ха! — захохотала Юлия. — Хороша разработка может быть между чиновниками!.. Нет уж, madame Эйсмонд, позвольте вам сказать: у меня у самой отец был чиновник и два брата теперь чиновниками — и я знаю, что это за
господа, и вот вышла за моего мужа, потому что он хоть и
служит, но он не чиновник, а человек!
— Слушаю-с! — отвечал Иван и, будучи все-таки очень доволен милостями
барина, решился в мыслях еще усерднее
служить ему, и когда они возвратились домой, Вихров, по обыкновению, сел в кабинете писать свой роман, а Иван уселся в лакейской и старательнейшим образом принялся приводить в порядок разные охотничьи принадлежности: протер и прочистил ружья, зарядил их, стал потом починивать патронташ.
— Стану я всякой свинье
служить, — говорил он, продолжая стоять в коридоре и отплевываясь по временам. Макар Григорьев между тем очень умно вел с
господами разговор.
— Погоди, постой, любезный,
господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит
служить прокурором; очень смело, энергически подает против губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их министр не косо смотрит на протесты против губернатора, а, напротив того, считает тех прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо дает нам знать, что мы, говорит, из-за вас переписываться ни с губернаторами, ни с другими министерствами не намерены.
— Какого звания — мужик простой,
служить только богу захотел, — а у нас тоже житье-то! При монастыре
служим, а сапогов не дают; а мука-то ведь тоже ест их, хуже извести, потому она кислая; а начальство-то не внемлет того: где хошь бери, хоть воруй у бога — да!.. — бурчал старик. Увидев подъехавшего старика Захаревского, он поклонился ему. — Вон барин-то знакомый, — проговорил он, как-то оскаливая от удовольствия рот.
— Кому служить-то?.. — отвечал Иван Кононов опять как-то односложно: он знал, что с
господами чиновниками разговаривать много не следует и проговариваться не надо.
— Чего хочет?.. Вы
барин: прикажите ей… Я вам сколько лет
служил.
Вероятно, думал: увидит
барин, какую Лукьяныч махину соорудил, скажет:"Эге! стало быть, хорошо старостой-то
служить!"Представил мне всю семью, от старшего сына, которого незадолго перед тем из Москвы выписал, до мелконького-мелконького внучка Фомушки, ползавшего по полу на карачках.
Ходоки особенно надеялись на генерала и, желая
послужить миру, пробивались к
барину во что бы то ни стало.
Ведь
барин являлся чем-то вроде стихийной силы, которая слепо осыпает своими милостями и невзгодами;
барин служил олицетворением возможного на земле могущества.
— То американцы… Эк вы приравняли… Это дело десятое. А по-моему, если так думать, то уж лучше не
служить. Да и вообще в нашем деле думать не полагается. Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не будем
служить? Куда мы годимся, когда мы только и знаем — левой, правой, — а больше ни бе, ни ме, ни кукуреку. Умирать мы умеем, это верно. И умрем, дьявол нас задави, когда потребуют. По крайности не даром хлеб ели. Так-то,
господин филозуф. Пойдем после ученья со мной в собрание?
— Ну, что же! — отвечает Гриша, — пожалуй! заставляйте меня всякой козявке
служить! известно, вы
господа, а мы холопы!
Во-первых, я каждый месяц посылаю становому четыре воза сена, две четверти овса и куль муки, — следовательно,
служу; во-вторых, я ежегодно жертвую десять целковых на покупку учебных пособий для уездного училища, — следовательно,
служу; в-третьих, я ежегодно кормлю крутогорское начальство, когда оно благоволит заезжать ко мне по случаю ревизии, — следовательно,
служу; в-четвертых, я никогда не позволяю себе сказать
господину исправнику, когда он взял взятку, что он взятки этой не взял, — следовательно,
служу; в-пятых… но как могу я объяснить в подробности все манеры, которыми я
служу?
То есть
служил камердинером, выполнял негласные поручения, подлаживался к барским привычкам, изучал барские вкусы и вообще пользовался доверием настолько, что имел право обшаривать барские карманы и входить, в отсутствие
барина, в комнату, где находился незапертый ящик с деньгами.
— Подлец, подлец, изверг! — и с этим в лицо мне плюнул и ребенка бросил, а уже только эту барыньку увлекает, а она в отчаянии прежалобно вопит и, насильно влекома, за ним хотя следует, но глаза и руки сюда ко мне и к дите простирает… и вот вижу я и чувствую, как она, точно живая, пополам рвется, половина к нему, половина к дитяти… А в эту самую минуту от города, вдруг вижу, бегит мой
барин, у которого я
служу, и уже в руках пистолет, и он все стреляет из того пистолета да кричит...
— Да, но, вероятно, она не имела в виду, что ее мероприятия
послужат на пользу только для
господ Пафнутьевых…